Каллиадес избегал компании великана. Он подумал о Пирии и вздохнул. Прошло три года, но ее лицо до сих пор преследовало его. Груз печали из-за ее утраты не становился меньше, и Каллиадес знал, что не сможет перенести еще одну такую потерю. «Лучше, – решил он, – никогда не любить и избегать дружбы».

Это решение пришло к нему во время свадьбы Банокла. Он стоял у дальней стены сада, наблюдая за танцами и прислушиваясь к пьяному смеху. Банокл дурачился, счастливый и пьяный, а Рыжая толстушка наблюдала за ним с любовью. Каллиадес внезапно почувствовал себя призраком, одиноким и лишенным телесной оболочки. Вокруг него царила радость, которая нисколько не трогала его. Он тихо постоял какое-то время, затем ускользнул и пошел бродить по широким улицам Трои. К нему подошла шлюха, худая женщина с желтыми волосами. Каллиадес позволил ей отвести себя в маленький дом, в котором воняло дешевыми духами. Словно во сне, он снял одежду и забрался к ней в постель. Она не сняла свой желтый хитон, просто подняла его, чтобы он мог войти в нее. В какой-то момент он прошептал:

– Пирия!

– Да, – ответила шлюха, – для тебя я Пирия.

Но это была не она, и Каллиадес опозорил себя тем, что расплакался. Он не плакал с тех пор, как был маленьким ребенком и сидел возле своей мертвой сестры. Тогда шлюха ушла от него, и он услышал, как она наливает вино. Молодой воин попытался остановить поток слез, но не знал как.

Потом шлюха склонилась над ним.

– Тебе пора идти, – сказала она. Отсутствие сострадания в ее голосе ранило его. Порывшись в кошельке, он достал несколько медных монет и бросил их на кровать. Затем он оделся и вышел на залитую солнцем улицу…

Каллиадес услышал чьи-то шаги. Он повернулся и увидел Гектора. Царевич держал в руках две чаши с разбавленным водой вином, одну из которых протянул Каллиадесу, прежде чем сесть рядом с ним.

– Холодная ночь, – сказал он. – Порой мне кажется, что лету нет места в этих горах. Словно скалы удерживают внутри себя зиму.

– После боя всегда кажется, что холодно, – вздохнул молодой воин. – Я не знаю, почему это так.

– Я тоже. Хотя порой кажется, что это естественно. Я так понимаю, что пленники-идонои ничего не рассказали?

– Нет. Но я этого и не ждал. Как только они поняли, что им не грозят пытки, храбрость снова к ним вернулась.

Гектор устало улыбнулся.

– Ты не первый предлагаешь пытки, Каллиадес. Многие военачальники убеждали меня ввести более суровое обращение с пленными.

– Они правы. Насколько я помню, в этом году мы обнаружили одного из наших разведчиков с отрезанными руками и выколотыми глазами. Правила поведения, на которых ты настаиваешь, стоят нам жизней.

– Да, это так, – согласился, – но я не хочу уподобляться неприятелю. Это позволит судить о нас по сегодняшним событиям или событиям этого года. Почему, ты думаешь, восстание набрало такой темп?

– Из-за смерти царя Эионея, – ответил Каллиадес. – Когда он упал с лошади на Играх в честь свадьбы.

– Он не упал, – покачал головой Гектор. – В него попал камень из засады, которую устроил Агамемнон. Но его смерть не единственная причина, по которой мы здесь сражаемся. Когда Эионей напал на земли идоноев и завоевал их двадцать или около того лет назад, он вырезал весь царский род – мужчин, женщин и детей. Он наказывал города, отрезая правые руки тем, кто сражался против него. Других он ослеплял. Он запугал людей этой ужасной жестокостью.

– И он победил, – заметил молодой воин. – Страна была единой.

– Да, он победил. Но он посеял семена этого восстания. Нет такой семьи идоноев, где нет мученика или погибшего родственника. Дети идоноев стали взрослыми, взлелеяв в себе глубокую ненависть к племени киконов. Вот почему Агамемнону было так легко подбить их на это восстание. Однажды – и я надеюсь, что это будет скоро, – Трое понадобится заключить договоры с идоноями, наверное, будущие союзы. Нам нужно будет стать друзьями. Поэтому я не буду следовать дорогой, проложенной Эионеем. Никто не скажет, что троянцы убивали их детей или насиловали жен и матерей. Ни один ослепленный человек не скажет своим сыновьям: «Посмотри, что они сделали со мной, эти злые люди!»

Каллиадес взглянул на сына царя.

– Ты ошибаешься, Гектор. Эта война только с двумя возможными исходами. Или победит Агамемнон, и Троя превратится в развалины, пожираемые огнем, или мы уничтожим микенцев и их союзников. Пытки пленных означают возможность узнать планы врагов, тогда у нас будет больше шансов победить их. Это очень просто.

– Не так уж и просто, – сказал ему Гектор. – Какое значение будет иметь поражение или победа через много сотен лет?

Каллиадес был смущен.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Нас уже не будет через много сотен лет.

– Да, нас не будет. Но киконы будут, и идонои, микенцы и, надеюсь, троянцы. То, что мы делаем здесь, будет иметь значение тогда. Мы все будем ненавидеть друг друга и жаждать мести за прошлые зверства? Или мы будем вести мирную жизнь, как соседи и друзья?

– Меня не волнует, что может произойти через сто лет, – возмутился Каллиадес. – Мы живем здесь и сейчас. Мы сражаемся сейчас. И мы проигрываем, Гектор.

Гектор допил свое вино и вздохнул.

– Да, мы проигрываем. Ты думаешь, что мучения нескольких пленников это изменят? Если падет Исмарос, враг поплывет вдоль побережья, уничтожая нас. Не имея подкрепления и без подвоза провианта, нового оружия, мы рискуем быть разорванными на части. Как стратегу мне известно, что нам следует сейчас отступить к побережью, добраться до Карпеи и кораблей, перебраться в Дарданию. Фракия потеряна, и нам следует спасать нашу армию. Но как Гектор, сын Приама, я не могу последовать своему собственному совету. Мой отец приказал мне уничтожить всех наших врагов и восстановить Реса как правителя объединенной Фракии.

– Теперь это невозможно, – заметил Каллиадес.

– Да, наверное, так. Но пока поражение не станет неизбежным, Каллиадес, я должен остаться. Я поскачу в Каллирос и поддержу молодого царя. Если нам повезет, мы сокрушим Ахилла и его фессалийцев, соберем новую армию, чтобы вернуть Ксантию.

– Ты знаешь, что мы этого не сделаем, – сказал молодой воин. – В лучшем случае, мы сможем удерживать их несколько месяцев.

– Мало ли что произойдет за эти несколько месяцев. Сильные осенние дожди замедлят наши поставки и откроют для нас море. Жестокая зима лишит моральных сил осажденных. Приам мог бы заключить мир с Агамемноном. Каллиадес покачал головой.

– Этого не случится. Ты прав, Гектор, мы воины и должны подчиняться долгу. Но приказы теперь бессмысленны. Их отдавали, когда была какая-то надежда на успех. Если слепо им следовать теперь, мы обречены.

– Да, – признался Гектор. – Так ты со мной, Каллиадес?

– Мы все с тобой, Гектор. Независимо от того, что ждет нас впереди – победа или поражение.

Глава 29 Сироты в лесу

Шесть дней армия Гектора двигалась на юг по Родопским горам. Путешествие было долгим и опасным. Где-то позади разыскивала их армия идоноев. Впереди была широкая река Нестос, где отряды Фессалии и вторая армия идоноев выступали против Реса у Каллироса. Все знали, что состоится большая битва, как только на горизонте покажется город.

Теперь у троянской армии не было поставок продовольствия. Порции стали небольшими, отряды охотников отправлялись каждый день на поиски оленей и дичи. Даже когда охота была удачной, добычи было слишком мало, чтобы накормить три тысячи человек.

Банокл, который сидел на новой лошади – серой, пятнистой, со злым взглядом, ехал с Урсосом и двадцатью другими всадниками впереди основного войска, разведывая местность. Длинные копья остались теперь позади, и всадники были вооружены мечами и фригийскими луками. Им был дан особый приказ: избегать прямого конфликта и незаметно от врага послать всадника с сообщением.

Урсоса поставили во главе отряда, и возложенная ответственность сделала его мрачным. Его настроение не улучшилось от того, что Банокл постоянно называл его стратегом; это прозвище быстро подхватили и другие всадники.